А вот, собственно, и сам рассказик. Написал его лет в четырнадцать. Вообще-то это предисловие к "Завременникам", вещи, являющейся для меня Миром, но поскольку вещь эта до сих пор не написана, он пока остаётся отдельным произведением. Вообще "Видения" очень много для меня значат: именно с них (а точнее со сна, там описанного) началась моя свихнутая философия, которой я и жив всё это время. Сейчас вот перечитываю, и думаю: "Такой наивняк...". А всё-равно приятно. Мне, вообще, ужасно редко что-то своё нравится... Видения для введения
ВИДЕНИЯ ДЛЯ ВВЕДЕНИЯ
И вот тогда знакомая мне тень, Махнув рукой, сказала: «Ну, пошли». К. Арбенин «От рождества до рождества»
Ноябрь явно гордился своей мерзопакостностью. За окном, появляясь из чертёжно-чёрного неба, как из ниоткуда, мокрый снег нагло хлестал пожилые пятиэтажки. Такие ночи просто созданы для наращивания кошачьих когтей, терзающих кусок мышц, величиной с кулак, трепыхающийся где-то в области груди. В богом забытом городке (интересно, Бог вообще ещё что-нибудь помнит?), в единственной "высотке", с "хрущёвками"-вассалами вокруг, в полупустой трёхкомнатной квартире на предпоследнем этаже, на кухне, отделанной зелёным кафелем и освящаемой лысой "лампочкой Ильича", на кухонном столе, из набора мебели "Берёзка", в кружке, изрисованной узорчатыми листьями и ягодками клубники плескался горячий, горький, тёмно-коричневого цвета напиток - индийская дань в фонд всего самого неотъемлемого в этом мире. А я сидел, и пил это заварное сено. Сегодня утром, входя в подъезд, я невольно стал слушателем фантастических рассказов "сторожевых бабушек", сидящих на скамейке у парадной. Там я освещался как наркоман и преступник, скрывающийся здесь от милиции. Весьма интересная версия... Не считаю нужным отчитываться, кто я, откуда сюда приехал, почему нахожусь один в пустой квартире, почему прибываю в столь мрачном расположении духа, и, наконец, почему пью "тот самый индийский силос". Скажу только, что остался один. Меня здесь уже абсолютно ничто не держало. Должно быть, я располагал двумя путями от схождения с ума: начать новую жизнь, уехать из города, устроиться работать каким-нибудь "старшим помощником младшего повара", законопатить себе голову делами и бытом... Или другой путь: то, что называют острым и царапающим словом "суицид". "Уехать из города" - уехал. Но отрешиться от того, что произошло - не смог. Первый путь не удался, остаётся... Классическая основа для рассказа тринадцатилетней девочки о самоубийстве. Правда, похоже? А вот дудки! "Пока ты жив, твоя миссия на Земле продолжается". Это Бах написал, и правильно написал... Если я живу, значит, это для чего-то нужно, и лишить себя существования, значит - предать того, кто однажды подарил тебе жизнь. Я выбрал третий путь. Наверное - невозможный и смешной. "Прошу, тех, кто ещё слышит меня и помнит своё предназначение, дайте мне второй шанс!" - стоило мне подумать об этом, и одним глотком допить обжигающее то, что, по мнению изготовителей, называется чаем, раздался звонок в дверь. Вскакивая со стула и дрожа всем телом в нервно-энергетическом припадке, кинулся отпирать. "Неужели... Или это бабки милицию вызвали? Только бы это было то, о чём я думаю!.." Я всеми силами надеялся на чудо. И оно, кажется, произошло. Когда я открыл дверь, на пороге стояла она - точно такая, какой я запомнил её четыре года назад. Белые волосы, ювелирные черты лица, белая с жёлтой оторочкой мантия без капюшона... Только крылья за спиной потеряли ту ослепительную белоснежность, из-за того, что намокли, и были сплошь облеплены мокрым снегом. Я стоял напротив, и не знал, что сказать. Неужели, правда? Неужели она - не галлюцинация, вызванная столькими бессонными ночами?! Да если даже так - всё равно. - З-здравствуйте, - наконец выговорил я, боясь, что моё желание тут же исчезнет, растворится в воздухе. - Ну, здравствуй, - сказала она с той же лёгкой улыбкой в голосе. Нет, это не наваждение. Она абсолютно реальна, от мягких складок в одежде, до прозрачных капелек воды, собирающихся на кончиках перьев. Мне хватило мгновения, чтобы в который раз вспомнить нашу первую встречу. ...Меня под конвоем ввели в школьный кабинет, наполовину заполненный знакомыми и незнакомыми мне людьми. Между парт, изредка присаживаясь и разговаривая с сидящими, ходил человек (нет, не человек) бритый наголо, в белой мантии с жёлтыми полосами по краям, в каких-то плавательных очках с модными жёлтыми стёклами... А за спиной у него были крылья. Сильные и красивые, белые настолько, что поначалу глазам было больно смотреть. Тогда у меня было такое же ощущение, как и сейчас: "Здесь. Меня. Ничто. Не держит. Здесь. У меня. Никого. Нет." Меня усадили на первую парту среднего ряда. Я знал: сейчас кто-то придёт. Ждал недолго: появилась она. Почему-то тогда я сразу понял: даже прикосновение к такому существу для человека смертельно. И все мы здесь для того, чтобы сделать выбор: уйти, или остаться. Она села за мою парту, напротив меня, положила правую руку ладонью вверх на стол и с той же интонацией, с той же невесомой улыбкой, произнесла: - Ну, здравствуй. - З-здравствуйте, - насилу выговорил я. - Боишься? - спросила почти ласково. - Немного. - Чего же ты боишься? - Неизвестности. - Но тебе же интересно... - непонятно, чего больше было в этой фразе: вопроса или констатации факта. - Да. - А как же иначе? - Если ты хочешь знать, я расскажу тебе. Я попросил её рассказать о том, что случится, если я покину этот мир; что станет с ним и со мной? - А какое значение ты придаёшь рождению и смерти в этом мире? Я отвечал, чувствуя себя, как на экзамене. Сказал, что это вечный процесс Вселенной и одна из главных её основ. - Тогда, сильно ли изменится мир от такой привычной для него операции? Я сказал, что - нет. Мы ещё очень долго разговаривали о жизни и смерти, Вселенной и вечности, и чем дольше длилась наша беседа, тем больше мне хотелось узнать, что там, тем больше нравилось мне это прекрасное и бесконечно мудрое существо, тем больше хотелось мне прикоснуться к её руке, за время нашего разговора ни разу не шелохнувшейся. Я не сделал этого. Не знаю, почему. Она исчезла, так же внезапно, как и появилась. Тот бритый, в жёлтых очках, исчез вместе с ней. А спустя несколько мгновений, проснулся и я. Было ужасно досадно, грустно, не знаю даже... Здесь у меня ещё были родные, друзья, там - ничего. Так что меня держало?! И ещё... я даже не узнал её имени. И вот теперь, стоя напротив неё, прекрасной и абсолютно неземной, я понимал: мне дают ещё возможность всё сделать и узнать, и теперь уже не в зыбкой сонной (сюр)реальности, но наяву, и при тех же условиях. Я ничего не теряю. - Знаете... Тогда я не смог, и сейчас прошу Вас... - Просто тогда ты не был готов уйти. - Значит, если бы я тогда ушёл во сне, я умер бы и здесь, наяву? - А что есть явь? Откуда ты знаешь, что не спишь сейчас? Я даже не услышал её слов: весь мир стал скомканным клочком газеты. Всё могло бы быть по-другому, всего этого не могло бы быть. -Почему Вы не дали мне уйти тогда?! Мне бы не пришлось переживать столько всего! - Я почти кричал на неё - на мою единственную надежду и просто, существо, которое гораздо мудрее, чем любой из людей, уже хотя бы потому, что знает, что дальше. Она отпрянула от меня. В её глазах мне почудилось удивление, раздражение и... (нет, невозможно) страх. А потом... Она опустила голову и крылья. Теперь кончики невозможно белых перьев лежали в мутной лужице воды - снега, обиженного теплом. Она проговорила тихо, почти про себя: - А знаешь... Ты прав. - и уже чуть громче - Раз тогда ты пришёл туда, значит - настало время. - и снова чуть слышно - Здесь моя ошибка. Неужели и эти великолепные существа могут ошибаться?.. Такое впечатление, что с ней это случается крайне редко, возможно, что и впервые. Больше я не злился. Напротив, безумно захотелось успокоить, утешить её. Но как это сделать - я не имел ни малейшего понятия. Сказал только: - С недавних пор я считал ту ночь своей главной ошибкой в жизни. Если Вы считаете, что тогда ошиблись тоже, прошу, помогите мне. Подняв на меня светло-голубые с металлическим блеском глаза и полупротянув правую руку ладонью вверх, всё так же тихо, она произнесла: - Когда будешь готов...
* * * Я потянулся к её руке и, остановившись только в нескольких сантиметрах, вспомнил: пока я здесь, я должен это узнать. - Можно ещё один вопрос? - Спрашивай. - Могу я узнать Ваше имя? - я понимал, что скорее всего не получу ответа: она всегда отвечала вопросом на вопрос. На мгновение она вскинула голову и приподняла крылья, а после снова сникла. - Ты ведь прекрасно знаешь его... У меня действительно уже было такое предположение, но я не мог поверить. И дело тут совсем не в полном различии с каноническими изображениями. Инстинктивно, я отдёрнул руку. - Тогда почему? Почему именно мне Вы предоставили выбор? Почему Вы решили, что я был не готов уйти, в то время как других людей вырываете из жизни в любых обстоятельствах, заставляете страдать окружающих? Почему Вы берёте стольких?! Мои, как мне теперь понятно, глупые и ужасно неуместные слова никак не заставили её реагировать. Она так и осталась стоять: голова - опущена, кончики крыльев - в лужице воды, рука - полупротянута мне. Что же выходит? Моя призрачная надежда, мой третий путь оказался лишь изощрённым вариантом второго? Или я всё же сошёл с ума?.. (Кстати, есть только один способ проверить.) Моя рука снова потянулась к её ладони, такой знакомой и неподвижной, спокойно лежащей всё это время на воздухе, как на столе. Я смотрел на эту узкую, изящную ладонь с длинными пальцами, и думал: сколько же жизней забрала эта рука?.. Да сколько бы ни было. Я буду ещё одной.
А меня в кои-то веки наградили за творчество! Дали конвертик, в котором лежало аж 5000 рублей, и всего-то - за небольшой рассказик! Называется конвертик "Премия Демидовцева" (это такой аллигатор-меценат). Так что вот. Первую тысячу пропью всенепременно!! *уже начал*
А я дизайн наконец-то поменял. Думал, никогда этого не сделаю: я вообще перемены не люблю, мебель, там, двигать, обои переклеивать... А вчера ночью, засыпая, придумал вот это.
Нетривиальное решение. Королевский университет Белфаста объявил об учреждении курса личного развититя по методике подготовки рыцарей-джедаев из киносаги "Звёздные войны". Обучение начнётся в ноябре. Лазерные мечи студентам выдаваться не будут. Курс, получивший название "Почувствуй силу: как учиться с помощью джедайской методики", включает в себя обучение человека реальным психологическим практикам, стоящим за психической силой космических рыцарей. Целевая аудитория университета - юные поклонники "Звёздных войн", которым преподаватели вуза надеются привить любовь к учёбе подобными методами. Особых требований для зачисления на курс британские авторы курса не выдвигают.
Помню, когда-то Кирж вывешивала подборку положений на тему "Итак, вы - безумный фанат "Last Exile", если…". И один из пунктов там был: "…любую песню можете каким-то боком приписать к "Изгнаннику"…". Совершенно верно, кстати говоря. Сейчас у меня с Этерной нечто похожее творится. По крайней мере, эта песню раннего "Сплина", по-моему, на Камшу идеально ложится...
ВОЙНА
Когда отыгpает оpкестp, Расплавится медь, и yмpет диpижеp; Когда подсyдимый обманет конвой И подпишет сyдье пpиговоp; Когда одpяхлевшей стаpyхе Покажется ядом живая слеза, Я знаю - пpоpвавшись сквозь синее небо, Hад гоpодом гpянет гpоза.
Я знаю, что бyдет война, Потyскнеют yмы, pазобьются сеpдца, И девочка с пyлей во лбy Бyдет звонко смеяться над тpyпом отца, Собаки соpвyтся с цепей И оставят хозяев по гоpло в кpови... Возьми, yходя, свои лyчшие песни, А все остальные поpви,
Повеpь - я pисyю, что вижy, Мне мил этот гоpод, мне доpог наpод, Hо тот, кто глядит на каpтины, кpивит Свой пpоклятьем изоpванный pот. И мне не дожить до гpозы, Так не лyчше ль нож в сеpдце и гpyдью на ствол? Я знаю, что это единственный способ Взобpаться на дыбy, минyя пpестол.
Бегом в спасительно-неприметный переулок. Быстрей ещё быстрей перекрыто впереди сетка рабица
— Давай за мной! Прыжок на мусорный бак оттолкнуться от уступа стены резко вверх соскочить и звенящая преграда позади. Я ещё не успеваю сориентироваться, как твоя рука затаскивает меня в какую-то нишу. Сверху – грузное лопотание вертолёта. Ближе… Ближе… Здесь.
И дальше.
Кургузая тень уползает по отвесной плоскости прочь.
Теперь — прижаться к тебе и стене, и дышать дышать дышать… Упрашивать сердце биться чуть реже.
— Ну вот… На сегодня всё!
Пытаешься отдышаться и уже улыбаешься. Как я люблю эту твою улыбку: ты так же улыбалась в начальной школе, когда мы велосипед со стоянки угнали, а потом от мальчишек в кладовке прятались… Вот и теперь я смотрю на тебя, и так легко представить, что всё происходящее — просто игра, очередная авантюра, которую ты придумала. Враг остаётся повсюду, но ты со мной, и говоришь мне не думать об этом… И я не думаю.
— Нет, с дневными вылазками явно пора завязывать!
Подмигнула мне, тряхнула смоляной чёлкой, подстриженной «под мальчика», но сильно отросшей уже… Какая же ты сильная: рассчитываешь всё наперёд, сегодня снова спасла мне жизнь, и у тебя ещё хватает сил улыбаться. Для меня. Я тоже буду сильной, и тоже улыбнусь: сейчас это всё, что я могу сделать. Дура неуклюжая, я так виновата!..
— Хэл, прости… это из-за меня нас заметили… — Да ладно тебе! Главное — живы. И до рассвета нас уже точно никто искать не будет.
Без тебя меня бы уже давно не было. Нет, без тебя меня бы вообще никогда не было: просто существовала бы какая-то бесполезная кукла Кэтти, смотрящая на мир типовыми пластмассовыми глазами, как они. Всё, что у меня есть – всё, что я знаю и чувствую — дала мне ты.
— Значит так, — теперь смотришь серьёзно, даже холодно, что-то рассчитываешь — посидим полчаса здесь и уходим. Как раз солнце сядет… Эти твои треснувшие часы с Микки-Маусом… Я помню их столько же, сколько тебя.
Мы познакомились ещё до школы, нам было по пять. Но ты уже тогда была намного старше и сильнее. Никому не разрешали с тобой играть, и мне тоже: говорили, что ты плохая, дерёшься и ругаешься, что ты живёшь с отчимом, а он пьяница… Но я всё равно приходила. Тайком. Это был первый раз, когда я не послушалась родителей. Мне было интересно только с тобой. С тех пор мы всё время проводили вместе, и в школе, и после уроков… А недавно мы проснулись, и оказалось, что во всём мире есть только Мы и Враг. Теперь живём вот так. Изо всех сил живём в мёртвом, оскалившемся городе.
Солнце садилось за нами, и тень от стены напротив боязливо вжималась в неё.
— Ладно, пойдём.
Киваешь сама себе, быстро поднимаешься и подаёшь мне руку. Раньше мои руки всегда были в чернилах, а твои — в царапинах… теперь и у меня всё тело в ссадинах и порезах. Пошли медленно и предельно тихо. Ты, как всегда, чуть впереди. Прежде шумящий деловой город замолк совсем: слышен даже шелест газет, кружащих над асфальтом. И в каждой из них — наши фотографии и злые чёрные надписи на их языке. Когда-то я могла их читать, но ты сказала «забей», и я перестала.
Из переулка выходим на проспект. Залитый густо-оранжевым светом он подавляет своей пустотой, выбитыми окнами в зданиях, взорванным мостом впереди… Это мы его взорвали. Как же тихо и страшно! Я невольно ускоряю шаг и оказываюсь рядом с тобой. И в то же мгновение ты резким движением заграждаешь мне путь.
— Тихо!
Быстро и бесшумно — вслед за тобой, за разбитую полицейскую машину. Ты знаешь, что делать…
Из-за угла неспешно выходит один из них. В защитной форме, безликом пластиковом забрале. Кажется, не заметил.
— Так. Спокойно...
Ты медленно суёшь руку под рубашку и достаёшь из-за пояса пистолет. Что?!
Твой ледяной взгляд, шёпот:
— Ни звука.
Медленно, очень медленно поднимаешься из-за крыла… Я вжимаюсь в покорёженную дверь стискиваю уши закрываю глаза
— Держи, — мне на колени падает скользкая тяжесть рукоятки — пойдём быстрей, он ранен.
Слова шершавыми крупицами трещат в голове, будто прорезаясь сквозь слой ваты
Ноги дрожат, но я поднимаюсь. Ты уже в пяти шагах до тела на тротуаре. Оборот, взмах рукой:
— Не боись, не встанет уже.
На твоих губах — усмешка. Шум в голове всё сильнее...
Содрогаясь на асфальте, он рванул забрало и стих. Смотрел неподвижными голубыми глазами в небо, светлая прядь прилипла ко лбу… Так не бывает не бывает так просто
Ты садишься на корточки рядом и отстёгиваешь от его ремня маленькую сумку.
— Хэл… ты… убила его? — А что мне было делать? Иначе — ты сама знаешь. Чтобы мы могли быть свободны, пришлось научиться. И тебе придётся, друг.
Шум невыносим, кажется, он вибрирует само пространство.
— Нет — я сказала тебе «нет»? — я... не хочу.
Ты обернулась и смотришь очень серьёзно.
— Кэт, послушай, ты же знаешь, есть только Мы и Враг, и здесь они повсюду, иначе нам не выжить.
Тридцать минут назад и я это знала. Нет, не знала. Это сказала мне ты. Всё что ты говорила, постоянно звучит в моей голове.
Подходишь близко, твоя рука на моём плече, но я не чувствую. Шум переходит в треск и лишь где-то на самом дне сознания, глухим этом — твой голос:
— Пойдём. Успокойся. Кэт, это скоро закончится, обещаю. Я знаю, где достать машину — осталось только пересечь черту, я там уже была, и ты сможешь. Вырвемся, и будем свободны. Мы. С тобой.
Ты снова улыбаешься, тряхнула чёлкой… это не может быть по-настоящему не может быть
— Ну чего ты, пойдём скорее! Это патрульный был, скоро его хватятся! Я тут одно место знаю, посидим там до утра, а завтра уберёмся отсюда, и больше никаких врагов! Только Мы, ты и я, слышишь, друг?
Треск оборвался, а вместе с ним пропало всё — проспект, акведук, машина
Невысокая черноволосая девушка, что стоит напротив меня — друг. А тот голубоглазый парень на тротуаре — враг. Что может быть проще?
— Зачем, Хэллен?! Зачем я была тебе нужна всё это время?!! Что ты со мной сделала?!!! — Ты сошла с ума! Потом поговорим, идём!
Ты резко разворачиваешься и уходишь быстро. Не сомневаешься, что я пойду за тобой.
а люди всё смотрели на девчонку в изорванной школьной форме, рыдающую на коленях, на грубой текстуре асфальта. Пистолет и два тела лежали рядом.
А ещё вчера в 16:10 на волнах "Радио России" вышла в эфир первая радиопередача, которую вёл Ваш покорный слуга В обработке всё звучало не так уж и жутко...
Как это всё записывалась, отдельная история. Сначала мы ужасно долго ждали одного из гостей, редактора "Невского Альманаха" тов. Скворцова: накануне он совершенно забыл про нас и укатил в Новгород, откуда в спешном порядке и возвращался. По нашему замыслу, передача должна была выглядеть следующим образом: сначала я и дерзайская моя знакомая Ольга Коваль-Зайцева должны были читать стихи, потом мы с Александрой, моей со-ведущей, проинтервьюировали бы Скворцова (главным образом на тему, что он о наших стихах думает), и изредка спрашивали бы мнение у тов. Иванова, главного редактора нашего журнала. Мы и подробный сценарий написали, правда боялись, что он короткий будет, и ещё время останется... Прочитать стихи - прочитали. Сидели в студии втроём, а Иванов, тем временем, ждал Скворцова на улице. Я весь на нервах: нет, сидим, конечно, не плохо, но где эти двое?! Передача, целиком состоящая из наших стихов - это классно, конечно, но для нас, не для слушателей... Наконец, видим - Скворцов с Ивановым входят в звукооператорскую. Уффф... Ну, слава Ситису, теперь всё пойдёт как надо! Рано расслабился. Видимо, пользуясь своим главенствующим над нами с Аль положением, Иванов не затыкался. Со всей свойственной ему эмоциональностью, он кричал, жестикулировал, пару раз сшиб микрофон... Ольга, по приходу редакторов ушедшая в звукооператорскую потом рассказывала, как звукорежиссёр бился головой об клавиатуру. Скворцов, похоже, задумался, зачем он сюда пришёл, Аль было смешно, а мне стыдно за Иванова и страшно за микрофон. Короче, Иванов провёл передачу сам, изредка спрашивая мнения Скворцова и наши. Сверх отведённого времени было проговорено (на три четверти - им одним), без малого, час. Это при том, что передача на 25 минут рассчитана! Я выходил из студии, и думал: "Ситис, что же от этого оставят?!" И утешал себ мыслью: "Зато, на две следующие передачи Иванова можно не приглашать: он нам на три выпуска вперёд наговорил..."
В итоге, как я уже сказал, всё вышло не так уж и страшно: 60% Иванова благополучно вырезали. Правда, вместе с моим сонетом. Вот переведу в mp3 и тогда сами послушаете...
Вчера видел на невском поразительную картину: на тротуаре, привалившись к стене и смоля сигарету, сидел бомж. Самый обыкновенный. А перед ним лежала самая обыкновенная деревянная миска для милостыни, к которой была прикреплена картонка с надписью. И как назло, в кармане - ни копейки. А то неприменно бы подал. Ибо надпись на картонке гласила: читать дальше"Помогите на БУХЛО" Ну как тут не подать?! За такую-то честность!
За окном снова вьюга. Улица вязнет в мутной белизне. Земля и небо, дома и машины, пол и потолок, стремянки и вёдра – там всё белое от снега, здесь – от известки. И единственным тёмным пятнышком на этой бессмысленной белизне – ты. Холодно. Жутко холодно. Мир на ремонте – не топят. А на тебе – ничего, кроме тонкой чёрной маечки на бретельках, застиранных «семейников» с полустёртой надписью «АлисА», да изношенных до дыр кед. Бесчисленные висюльки на шее и маленькие, почти декоративные чёрные крылышки – не в счёт. В белой бездне свежевыкрашенного потолка растворяется дым от твоей «More». Когда-то мы с тобой верили, что сигаретами можно согреться. Когда-то мы верили, что бывает солнце, а зима проходит… Мы вообще много чему верили. Чёрт, скоро совсем стемнеет, надо уходить. А ты всё сидишь на холодном подоконнике, болтаешь ногами, и, изредка прерываясь, чтобы сделать очередной затяг, напеваешь что-то андеграундное… Машинально засунув руку в карман, я вынул слегка помятую пачку. «More». Море. Знаешь, оно такое же синее, как твои глаза, сестра. Когда-нибудь мы его увидим. Обещаю.
Вот жизнь пошла: даже что случилось объяснять некогда! Но выглядит это всё именно так:
Вот все мои приятели, Художники, писатели, Собрались под окном. Кто с пивом, кто с вином, Кто с аспирином. Им хочется немногого: Креплёного столового, А можно и ерша, Чтоб вздрогнула душа И воспарила.
И надо бы выйти к ним в платьи простом, Поехать на Клязьму, бухнуть под кустом, но...
График, у меня есть график, А всё, что не по графику - Нафиг, нафиг!
Вот девочки красивые, Петровны да Васильевны, В окошко мне глядят. И так меня хотят, Что чуть не плачут. Они такие бодрые, Такие крутобёдрые, Шуршат вокруг меня, И жестами манят, И так и скачут.
И надо бы сделать ответный манёвр, Десяток-другой завалить на ковёр, но...
График, у меня есть график, А всё, что не по графику - Нафиг, нафиг!
Мне кажется, жизнь Идёт за стеной, А я сквозь неё Пробежать не могу. Останься со мной, Попробуй со мной. Хотя бы вот так, Хотя б на бе-
гу-бегу-бегу-бегу, По графику, по графику С хронометром в руке. Так сел бы в уголке, Да там и сдох бы! Чтоб ангелы господние, Прикинутые, модные Взглянули мне в глаза, А я бы им сказал, Так, ради хохмы,
Что, как бы, готов бы отдать все долги, И с чистой душою откинуть коньки, но...
Нафиг, идите нафиг! И, кстати, заберите свой График нафиг!