краткость сестра
23:13
Родион Романович
Это случилось несколько дней назад. Мы шли мимо Исаакиевского, такого величественного и неживого, когда к нам подошёл этот бродяга.
Самый обыкновенный: очень смуглая, грубая кожа, старая заношенная одежда, коротко стриженная седеющая голова, полиэтиленовый пакет с булкой и какими-то бутылками в руке...
— Ребят, извините пожалуйста, не поможете...
Но я был с тобой, и всё инородное, стремящееся вклиниться в этот микрокосмос, ужасно раздражало. Да и с деньгами-то у меня теперь более чем натянутые отношения...
Проходя мимо я почти что огрызнулся заповедью, часто повторяемой одним знакомым, очень мудрым и весёлым человеком:
— Выпил - держись, устал - иди домой!
— Да я бы пошёл, — ответил бродяга мне в спину — только куда идти, если дома нет!
После чего пустился во все тяжкие, последними словами ругая "сук-иностранцев".
Мы всё ещё обходили Исаакиевский, когда он обогнал нас нетвёрдой походкой и обратился к идущей навстречу паре. Но те, кажется, и вправду были иностранцы, и только развели руками в ответ. Мне стало его ужасно жалко. Я вынул из кошелька сто рублей, и протянул ему: «Вот, на тебе стольник, будь здоров!». А он, как будто не веря, не сразу взял его, а потом полез мне руку целовать! Я так растерялся, что не сразу её отдёрнул. Это было омерзительно...
— Эй, а вот этого не надо!!
— Знаешь, почему я это сделал? Не поэтому вот (кивнул на стольник, который всё ещё сжимал в своей смуглой, корявой руке). Потому что вы — русские, а не эти иностранцы-суки, которые тут ходят... И снова заладил своё.
Захотелось как можно скорее уйти. Я сказал ему что-то о том, что можно потерять дом, все деньги, но ни за что нельзя терять гордость, и ещё долго провожал его взглядом, ковыляющего к ближайшему магазину.
Смотрел и думал: «Ну и зачем я ему столько денег дал? Это же мои предпоследние сто рублей! А он сейчас всё равно пропьёт...». Но самая мерзкая мысль, которая до сих пор не выходит у меня из головы, была: «Какое право я имел обращаться к нему на "ты"?! Ведь никогда так не делаю...».
Никогда ещё я не чувствовал себя настолько Раскольниковым.
Самый обыкновенный: очень смуглая, грубая кожа, старая заношенная одежда, коротко стриженная седеющая голова, полиэтиленовый пакет с булкой и какими-то бутылками в руке...
— Ребят, извините пожалуйста, не поможете...
Но я был с тобой, и всё инородное, стремящееся вклиниться в этот микрокосмос, ужасно раздражало. Да и с деньгами-то у меня теперь более чем натянутые отношения...
Проходя мимо я почти что огрызнулся заповедью, часто повторяемой одним знакомым, очень мудрым и весёлым человеком:
— Выпил - держись, устал - иди домой!
— Да я бы пошёл, — ответил бродяга мне в спину — только куда идти, если дома нет!
После чего пустился во все тяжкие, последними словами ругая "сук-иностранцев".
Мы всё ещё обходили Исаакиевский, когда он обогнал нас нетвёрдой походкой и обратился к идущей навстречу паре. Но те, кажется, и вправду были иностранцы, и только развели руками в ответ. Мне стало его ужасно жалко. Я вынул из кошелька сто рублей, и протянул ему: «Вот, на тебе стольник, будь здоров!». А он, как будто не веря, не сразу взял его, а потом полез мне руку целовать! Я так растерялся, что не сразу её отдёрнул. Это было омерзительно...
— Эй, а вот этого не надо!!
— Знаешь, почему я это сделал? Не поэтому вот (кивнул на стольник, который всё ещё сжимал в своей смуглой, корявой руке). Потому что вы — русские, а не эти иностранцы-суки, которые тут ходят... И снова заладил своё.
Захотелось как можно скорее уйти. Я сказал ему что-то о том, что можно потерять дом, все деньги, но ни за что нельзя терять гордость, и ещё долго провожал его взглядом, ковыляющего к ближайшему магазину.
Смотрел и думал: «Ну и зачем я ему столько денег дал? Это же мои предпоследние сто рублей! А он сейчас всё равно пропьёт...». Но самая мерзкая мысль, которая до сих пор не выходит у меня из головы, была: «Какое право я имел обращаться к нему на "ты"?! Ведь никогда так не делаю...».
Никогда ещё я не чувствовал себя настолько Раскольниковым.